Неточные совпадения
Алексей Александрович
прошел в ее кабинет. У ее стола боком к спинке на низком стуле сидел Вронский и, закрыв лицо руками, плакал. Он вскочил на голос доктора, отнял руки от лица и увидал Алексея Александровича. Увидав мужа, он так смутился, что опять сел, втягивая
голову в плечи, как бы желая исчезнуть куда-нибудь; но он сделал усилие
над собой, поднялся и сказал...
Проходя мимо лагерей, он увидал
над гребнем ямы от солдатской палатки характерное лицо Ивана Дронова, расширенное неприятной, заигрывающей улыбкой.
Голова Дронова обнажена, и встрепанные волосы почти одного цвета с жухлым дерном. На десяток шагов дальше от нее она была бы неразличима. Самгин прикоснулся рукою к шляпе и хотел
пройти мимо, но Дронов закричал...
Он несколько лет неутомимо работает
над планом, думает, размышляет и
ходя, и лежа, и в людях; то дополняет, то изменяет разные статьи, то возобновляет в памяти придуманное вчера и забытое ночью; а иногда вдруг, как молния, сверкнет новая, неожиданная мысль и закипит в
голове — и пойдет работа.
Мое глубокое огорчение, мое удивление сначала рассеяли эти тучи, но через месяц, через два они стали возвращаться. Я успокоивал ее, утешал, она сама улыбалась
над черными призраками, и снова солнце освещало наш уголок; но только что я забывал их, они опять подымали
голову, совершенно ничем не вызванные, и, когда они
проходили, я вперед боялся их возвращения.
Отец задумывался. «Словно вихрем все унесло! — мелькало у него в
голове. — Спят дорогие покойники на погосте под сению храма, ими воздвигнутого, даже памятников настоящих
над могилами их не поставлено.
Пройдет еще годков десять — и те крохотненькие пирамидки из кирпича, которые с самого начала были наскоро сложены, разрушатся сами собой. Только Спас Милостивый и будет охранять обнаженные могильные насыпи».
Раньше мне это как-то никогда не приходило в
голову — но ведь это именно так: мы, на земле, все время
ходим над клокочущим, багровым морем огня, скрытого там — в чреве земли. Но никогда не думаем об этом. И вот вдруг бы тонкая скорлупа у нас под ногами стала стеклянной, вдруг бы мы увидели…
Прошло четыре томительных дня. Я грустно
ходил по саду и с тоской смотрел по направлению к горе, ожидая, кроме того, грозы, которая собиралась
над моей
головой. Что будет, я не знал, но на сердце у меня было тяжело. Меня в жизни никто еще не наказывал; отец не только не трогал меня пальцем, но я от него не слышал никогда ни одного резкого слова. Теперь меня томило тяжелое предчувствие.
«Это, мол, верно: они без денег ничего не могут». Ну, а Агашимола, он из дальней орды был, где-то
над самым Каспием его косяки
ходили, он очень лечиться любил и позвал меня свою ханшу попользовать и много
голов скота за то Емгурчею обещал. Емгурчей меня к нему и отпустил: набрал я с собою сабуру и калганного корня и поехал с ним. А Агашимола как взял меня, да и гайда в сторону со всем кочем, восемь дней в сторону скакали.
Время
проходило. Шатов в бессилии заснул и сам на стуле,
головой на подушке Marie. Так застала их сдержавшая слово Арина Прохоровна, весело их разбудила, поговорила о чем надо с Marie, осмотрела ребенка и опять не велела Шатову отходить. Затем, сострив
над «супругами» с некоторым оттенком презрения и высокомерия, ушла так же довольная, как и давеча.
Но стоны повторяются чаще и чаще и делаются, наконец, беспокойными. Работа становится настолько неудобною, что Иудушка оставляет письменный стол. Сначала он
ходит по комнате, стараясь не слышать; но любопытство мало-помалу берет верх
над пустоутробием. Потихоньку приотворяет он дверь кабинета, просовывает
голову в тьму соседней комнаты и в выжидательной позе прислушивается.
Сдвинувшись ближе, они беседуют шёпотом, осенённые пёстрою гривою осенней листвы, поднявшейся
над забором. С крыши скучно смотрит на них одним глазом толстая ворона; в пыли дорожной хозяйственно возятся куры; переваливаясь с боку на бок, лениво
ходят жирные голуби и поглядывают в подворотни — не притаилась ли там кошка? Чувствуя, что речь идёт о нём, Матвей Кожемякин невольно ускоряет шаги и, дойдя до конца улицы, всё ещё видит женщин, покачивая
головами, они смотрят вслед ему.
Корявые берёзы, уже обрызганные жёлтым листом, ясно маячили в прозрачном воздухе осеннего утра, напоминая оплывшие свечи в церкви. По узким полоскам пашен, качая
головами, тихо шагали маленькие лошади; синие и красные мужики безмолвно
ходили за ними, наклонясь к земле, рыжей и сухой, а около дороги, в затоптанных канавах, бедно блестели жёлтые и лиловые цветы.
Над пыльным дёрном неподвижно поднимались жёсткие бессмертники, — Кожемякин смотрел на них и вспоминал отзвучавшие слова...
Прошла минута… и круглая
голова, вся облепленная мокрыми волосами, показалась
над водой; она пускала пузыри, эта
голова; две руки судорожно барахтались у самых ее губ…
На палубе раздавались шаги, как когда
ходят по крыше
над головой.
Шуваловский парк привел нас в немой восторг. Настоящие деревья, настоящая трава, настоящая вода, настоящее небо, наконец… Мы обошли все аллеи, полюбовались видом с Парнаса, отыскали несколько совсем глухих, нетронутых уголков и еще раз пришли в восторг.
Над нашими
головами ласково и строго шумели ели и сосны, мы могли
ходить по зеленой траве, и невольно являлось то невинное чувство, которое заставляет выпущенного в поле теленка брыкаться.
Инстинктивно Фома бросился грудью на бревна плота и протянул руки вперед, свесив
над водой
голову.
Прошло несколько невероятно долгих секунд… Холодные, мокрые пальцы схватили его за руки, темные глаза блеснули перед ним…
Одним словом, я
прошел всю аллею и вел в воображении интереснейший разговор, как вдруг уже у самой академии услышал нервный стук шагов по камню и
над балюстрадой, отделявшей академическую площадку от парка, увидел
голову «американки».
Он надел сапоги, кожан и пошел к заводу; но не
прошел он 20 шагов, как навстречу ему попалась она в высоко
над белыми икрами подоткнутой паневе. Она шла, придерживая руками шаль, которой были закутаны ее
голова и плечи.
И, подняв стакан против луны, посмотрел на мутную влагу в нём. Луна спряталась за колокольней, окутав её серебряным туманным светом и этим странно выдвинув из тёплого сумрака ночи.
Над колокольней стояли облака, точно грязные заплаты, неумело вшитые в синий бархат. Нюхая землю, по двору задумчиво
ходил любимец Алексея, мордастый пёс Кучум;
ходил, нюхал землю и вдруг, подняв
голову в небо, негромко вопросительно взвизгивал.
В тот же момент со всех баркасов с плеском и криками ринулись в воду вниз
головами десятки крепких, мускулистых тел.
Прошло секунды три-четыре. Пустые лодки покачивались, кланяясь. Взбудораженная вода
ходила взад и вперед… Потом одна за другой начали показываться
над водою мотающиеся фыркающие
головы, с волосами, падающими на глаза. Позднее других вынырнул с крестом в руке молодой Яни Липиади.
Парни относятся к девицам откровенно цинично и озорничают
над ними: поймают девок в поле, завернут им юбки и крепко свяжут подолы мочалом
над головами. Это называется «пустить девку цветком». По пояс обнаженные снизу девицы визжат, ругаются, но, кажется, им приятна эта игра, заметно, что они развязывают юбки медленнее, чем могли бы. В церкви за всенощной парни щиплют девицам ягодицы, кажется, только для этого они и
ходят в церковь. В воскресенье поп с амвона говорит...
Пройдя несколько шагов и повернув
голову назад, я увидел, что Венцель наклонился
над упавшим солдатом и тащит его за плечо.
Левая оглобля выступала у него прямо вперед на пол-аршина длиннее правой, а через кольцо, укрепленное
над головой,
проходил ремень стального обер-чека, жестко охватившего сверху и с обеих сторон нервный храп лошади.
«Держа кувшин
над головой,
Грузинка узкою тропой
Сходила к берегу.
Он схватил
голову руками, и несколько секунд
прошло в молчании. Наша избушка все продолжала вздрагивать, но ровный гул прекратился: опять послышались толчки, и мне положительно казалось, будто там,
над рекой, лесом и ущельями размеренно шагал кто-то огромный и тяжелый…
Однако, когда молодые люди дошли до плотины и повернули под прямым углом, они услышали звон разбитого стекла. Прошка,
пройдя несколько шагов, вдруг круто остановился, поднял обеими руками бутылку высоко
над головой и с размаху бросил ее о ближайший пень. Затем он быстро и не оглядываясь углубился в чащу…
Учитель встает и
ходит вкось избы из угла в угол. Он высок, тонок и
голову на длинной шее держит наклоненной набок. У него маленькое, съеженное лицо с старообразным малиновым румянцем, косматые брови голубые глаза, волосы
над низким лбом торчат стоймя, рот западает внутрь под усами и короткой, выступающей вперед, густой бородой. Лет ему под тридцать.
Сторожка лесника, как успел заметить Николай Николаевич, была поставлена на сваях, так что между ее полом и землею оставалось свободное пространство, аршина в два высотою. Раскосая, крутая лестница вела на крыльцо, Степан светил, подняв фонарь
над головой, и,
проходя мимо него, студент заметил, что лесник весь дрожит мелкой, ознобной дрожью, ежась в своем сером форменном кафтане и пряча
голову в плечи.
Нам показалось, что туча самой серединой
прошла над нашими
головами; но, подвигаясь, уже рысью, вперед, мы увидели, что там и дождь и град были гораздо сильнее, а громовые удары ближе и разрушительнее: лужи воды стояли на дороге, скошенные луговины были затоплены, как весною; крупный град еще не растаял и во многих местах, особенно по долочкам, лежал белыми полосами.
Но вот обедня отошла;
Гудят, ревут колокола;
Вот слышно пенье — из дверей
Мелькает длинный ряд свечей;
Вослед игумену-отцу
Монахи
сходят по крыльцу
И прямо в трапезу идут:
Там грозный суд, последний суд
Произнесет отец святой
Над бедной грешной
головой!
Между тем за окном стал синеть воздух, заголосили петухи, а
голова всё болела и в ушах был такой шум, как будто Ергунов сидел под железнодорожным мостом и слушал, как
над головой его
проходит поезд. Кое-как он надел полушубок и шапку; седла и узла с покупками он не нашел, сумка была пуста: недаром кто-то шмыгнул из комнаты, когда он давеча входил со двора.
Ночь была месячная, и сквозь ставни, неплотно затворявшиеся, упадал в комнату бледный луч луны. Алеша лежал с открытыми глазами и долго слушал, как в верхнем жилье,
над его
головою,
ходили по комнатам и приводили в порядок стулья и столы.
Трилецкий. Потому что к вам шляется Платонов… Она терпеть не может его после тех его выходок. Вообразил человек, что она дура, вбил себе это в свою нечесаную
голову, и теперь черт его не разубедит! Считает почему-то своею обязанностью надоедать дурам, выделывать
над ними разные штуки…
Ходите!.. А разве она дура! Понимает же он людей!
— А плевать мне на твоего Патапа!.. — вскрикнула Фленушка, и страстной отвагой заискрились глаза ее. — Хоть
голову с плеч, только б себя потешить!.. Что в самом деле?.. Живешь тут, живешь, киснешь, что опара в квашне… Удали места нет!.. Разгуляться не
над чем!.. Самой счастья ввек не достанется, на чужое хочу поглядеть!.. Эх, Марьюшка, Марьюшка, не кровь в тебе
ходит, сыворотка!..
Он лег на камни мостовой, жесткие, холодные, — ибо уже целый день
прошел и ночная тьма спустилась
над городом, — лег на камни, закрыл
голову плащом и завыл жалобно от обиды, стыда и бессильного желания.
Ходит солнце низко зимой, стороною, не упирает лучами в землю, и ничто не шевелится. Станет солнышко
ходить выше
над головами, станет светить в припор к земле, отогревается все на свете и начнет шевелиться.
— Ну, с богом! — Перекрестились, пошли.
Прошли через двор под кручь к речке, перешли речку, пошли лощиной. Туман густой, да низом стоит, а
над головой ввезды виднешеньки. Жилин по звездам примечает, в какую сторону идти. В тумане свежо, идти легко, только сапоги неловки — стоптались, Жилин снял свои, бросил, пошел босиком. Попрыгивает с камушка на камушек да ва звезды поглядывает. Стал Костылин отставать.
И действительно, собаки повсеместно отнеслись к ним превосходно, но все-таки экспедиция их не обошлась без приключения: бурая корова Дементия, которую тетя оскорбила, назвав ее «неживым чучелом», доказала, что она еще жива, и когда Гильдегарда,
проходя мимо нее, остановилась, чтобы поощрить ее ласкою, тощая буренка немедленно подняла
голову, сдернула с англичанки ее соломенную шляпу и быстро удалилась с нею на середину самой глубокой и непроходимой лужи, где со вкусом и съела шляпу, к неописанному удовольствию тети Полли, которая
над этим очень смеялась, а англичанка, потеряв шляпу, повязалась своим носовым платком и окончила обход в этом уборе.
В одном только покое адъютанта долго еще светился огонь, потому что долго
ходил адъютант по комнате и ломал
голову над композицией своего донесения. Впрочем, на случай какого-либо чрезвычайного затруднения, обязательный Пшецыньский был под рукою.
Заискрились взоры у Марка Данилыча, и молча вышел он из горницы. Торопливо надев картуз, пошел на городской бульвар, вытянутый вдоль кручи, поднимавшейся
над Окою. Медленным шагом, понурив
голову, долго
ходил между тощих, нераспустившихся липок.
Зато никогда в жизни не видал я такого множества дичи. Я вижу, как дикие утки
ходят по полю, как плавают они в лужах и придорожных канавах, как вспархивают почти у самого возка и лениво летят в березняк. Среди тишины вдруг раздается знакомый мелодический звук, глядишь вверх и видишь невысоко
над головой пару журавлей, и почему-то становится грустно. Вот пролетели дикие гуси, пронеслась вереница белых как снег, красивых лебедей… Стонут всюду кулики, плачут чайки…
Прошло несколько минут, и темнота еще гуще скутала эту пару, и магнетизм шевелившейся на
голове Висленева нежной руки, вместе с усыпляющим теплом камина, помутил ясность представлений в его уме до того, что он изумился, увидя
над своим лицом лицо Глафиры.
Прошло около четверти часа: Ворошилов стоял и внимательно глядел на мертвеца, словно изучал его или что-то
над ним раздумывал и соображал, и наконец, оглянувшись на чтеца, увидал, что и тот на него смотрит и читает наизусть, по памяти. Глаза их встретились. Ворошилов тотчас же опустил на лицо убитого покров и, подойдя к чтецу, открыл табакерку. Сид, не прерывая чтения, поклонился и помотал отрицательно
головой.
A золотисто-гнедой конь все приближался к ним, красиво лавируя между буграми поля… Вот он занес ногу чуть ли не
над самой
головой Милицы и
прошел мимо неё так близко, что задел тот самый холмик, за которым ни живы, ни мертвы лежали они оба. За ним промелькнуло еще несколько конских ног, и венгерские гусары медленно, шаг за шагом, проехали мимо, продолжая дымить зловонными сигарами и о чем-то оживленно болтать между собой.
Что-то необъяснимое произошло вслед за этим. Громовое ура загремело по всей улице… Сильнее заколыхались флаги и знамена
над головами манифестантов, и сами манифестанты, почти бегом, направились ко дворцу. Те, что
сходили с паперти, хлынули на улицу, унося за собой целые потоки народа. Точно какие-то невидимые крылья подхватили Милицу и разъединили ее с её спутницей. Девушка не успела произнести ни слова, как очутилась далеко-далеко от тети Родайки, потерявшей ее в толпе.
Она
прошла темными воротами, потом по аллее, которая вела от ворот к главной церкви, и снежок хрустел у нее под ногами, и звон раздавался уже
над самою
головой и, казалось, проникал во все ее существо.
Я
ходил по комнате и давил в себе неистовую ненависть к Игнату: ведь он знал, что не должно есть арбузов, а все-таки ел, смеясь
над докторами… Сам теперь виноват! И как все кругом отвратительно и мерзко, и как тяжело в
голове…
А потом
над трибуной появилась огромная седая
голова профессора Дмитревского. В последнее время Катя морщилась от некоторых его поступков, ей казалось, — слишком он приспособляется, слишком не прямо
ходит. Но тут он ее умилил. Ни одного злобного призыва. Он говорил о науке и ее великой, творческой роли в жизни. Чувствовалось, что наука для него — светлая, благостная богиня, что она все может сделать, и что для нее он пожертвует всем.
Над столом привстал и наклонил
голову человек лет сорока, полный, почти толстый. Его темные вьющиеся волосы, матовое широкое лицо, тонкий нос и красивая короткая борода шли к глазам его, черным, с длинными ресницами. Глаза эти постоянно смеялись, и в складках рта сидела усмешка. По тому, как он был одет и держал себя, он
сошел бы за купца или фабриканта «из новых», но в выражении всей
головы сказывалось что-то не купеческое.
По словам одного из его киевских современников, впоследствии профессора Казанского университета, А. О. Яновича, он всегда напоминал «переодевшегося архиерея». В сияющий день открытия моста Аскоченский
ходил в панталонах рококо и в светлой шляпе на своей крутой
голове, а на каждой из его двух рук висело по одной подольской барышне. Он вел девиц и метал встречным знакомым свои тупые семинарские остроты. В этот же день он, останавливаясь
над кручею, декламировал...